В
ноябре 2020 года мы будем отмечать
100-летнюю годовщину победы Красной армии
над врангельщиной и окончательного
установления в Крыму Советской власти.
В преддверии этой годовщины в российской,
да и в крымской СМИ появляются публикации
по «обвинению» большевиков в свержении
царского режима и «славной» армии белых,
якобы пытавшейся отстоять и защитить
ту самую «царскую Россию». Так ли это?
Об этом и пойдет разговор в настоящей
публикации.
Начну с того, что
Февральскую революцию 1917 года готовили
и осуществляли не большевики, в чем их
постоянно пытаются обвинять некоторые
сегодняшние ревнители царского режима.
Из 29 членов и кандидатов в члены
большевистского ЦК, избранного на VI
съезде (в августе 1917 года), ни один из
них не находился в февральские дни в
Петрограде! Они пребывали или в эмиграции,
или в далекой ссылке, не имея сколько-нибудь
прочной связи с Петроградом. И сам В. И.
Ленин, как хорошо известно, не только
ничего не знал о готовящемся перевороте,
но и ни в коей мере не предполагал, что
он вообще в ближайшее время возможен.
Февральскую революцию
осуществляли те, кто близко тогда
находился с Николаем Вторым и тайно за
его спиной готовил его низвержение. В
книгах Кобылкина В. С. «Анатомия измены.
Император Николай II и генерал-адъютант
М. В. Алексеев» (Нью-Йорк, 1970) и Солоневича
И. Л. «Великая фальшивка февраля»
(Буэнос-Айрес, 1954) достаточно подробно
даются характеристики всем «героям
Февраля», в том числе и роли высшего
руководства русской армии в свержении
монархии, ставших впоследствии у руля
белого движения.
Мы с полным основанием
можем утверждать, что февральская
революция готовилась и осуществлялась
при помощи Запада. Об этом подробно
рассказал бывший посол Англии в России
Джордж Бьюкенен в книге «Моя миссия в
России» (Берлин, 1924).
О финансировании
Февраля открыто заявил посол России в
США Б. А. Бахметев, назначенный на эту
должность 9 марта 1917 года. Новый посол
с радостью сообщал в Россию, что
правительство США, приветствуя свержение
царизма, «выделяет Временному правительству
на осуществление его деятельности 375
миллионов долларов».
«Вся Россия заговорила
в эти дни громко и свободно. Всем сразу
захотелось утвердить народное бытие
на нерушимой базе чистой и полной свободы
после свержения ненавистного царского
ига», — писала в те февральские дни одна
из петроградских газет.
За этой бесконечной
февральской болтовней «о свободе» в
самой России начались необратимые
центробежные процессы. Александр Блок
записал в дневнике 12 июля 1917 года:
«Отделение» Финляндии и Украины сегодня
вдруг испугало меня. Я начинаю бояться
за «Великую Россию». В. И. Вернадский,
живя в это время на Полтавщине, внимательно
следил за деятельностью Центральной
Рады в Киеве, взявшей курс на создание
«самостийного» государства. В письме
к жене от 22 июля 1917 года он с тревогой
писал, что может произойти потеря
«большого единого государственного
целого».
Вслед за Финляндией
и Украиной начали отделяться и Польша,
Северный Кавказ и Закавказье, Молдавия
(Бессарабия) и Литва. Провозглашали свою
«независимость» крымские татары, народы
Поволжья и другие отдельные регионы,
губернии и даже уезды!
«Государственное
единство России разваливается, —
справедливо отмечал один из современников
Февраля. — Расползается по швам
административный механизм; войско
болеет глубоким недугом распущенности
и дезорганизации. Безвластие, произвол
и анархия нависли черными тучами над
обновленной нашей Россией».
Важно осознать, что
катастрофический распад страны был
следствием бездарного правления
либералами, заполучившими власть в
Феврале 1917 года.
Если не считать
запоздалых «признаний» отдельных своих
ошибок, «герои Февраля», в сущности, и
позже не признавали в целом своей вины
в разрушении Русского государства. Они
пытались всячески утверждать, что
содеянное ими было в своей основе вполне
правильным и всецело позитивным, а
февральскую революцию они продолжали
называть «святой».
Беда, по мнению
«героев Февраля», состояла в том, что
русский народ оказался недостоин их
прекрасных замыслов и пошел за
большевиками, каковы все и испортили.
Даже вечно «народный заступник» писатель
В. Г. Короленко, находясь в своем
«полтавском затворничестве», сетовал:
«Сильно презрение к народу моему...».
Сразу же после победы
Октября его противники объявили о своем
вооруженном противостоянии с большевиками.
Но были слышны тогда
и другие голоса. Так, например, известный
в свое время общественно-политический
деятель дореволюционной России Борис
Никольский, ученик и продолжатель дела
Константина Леонтьева, отнюдь не
сочувствовавший ни Февралю, ни Октябрю,
так как являлся ортодоксальным
монархистом, все же объективно смотрел
на ход развивающихся событий в России.
Он замечал, что большевики самим ходом
вещей вынуждены — «вопреки своей воле
и мысли» — строить государство (и по
горизонтали — то есть собирая распавшиеся
части России, и по вертикали — создавая
властные структуры в условиях безудержного
«русского бунта») и в полной мере «нести
тяготы власти». Монархист Никольский
признавал, что большевики, в отличие от
тех, кто оказался у власти в Феврале,
«правят», «строят» государство, при том
строят «с таким нечеловеческим
напряжением, которого не выдержать было
бы никаким прежним деятелям»; ведь после
Февраля в стране нет «никого, кроме
обезумевшей толпы». (Г. Уэллс, посетив
Советскую Россию, подтверждал, что
«среди всеобщей дезорганизации власть
взяло коммунистическое правительство,
ныне единственное возможное в России»).
А Борис Никольский, как державник, со
всей ответственностью осознавал, что
без мощной и прочной государственности
попросту немыслимо само существование
России. И поэтому, как истинный патриот
России, Никольский вполне искренне
заявлял: «Я не иду и не пойду против
большевиков».
А как же быть с армией
белой, которая, по мнению вчерашних и
сегодняшних ревнителей «белой идеи»,
якобы тоже боролась именно за Россию?
Ответим и на этот вопрос.
«ПОДДЕРЖАТЬ
ВМЕШАТЕЛЬСТВО ИЗВНЕ»
Прежде чем перейти
к вопросу о природе зарождения «белого
движения» как такового, необходимо
первоначально выявить позиции основных
русских посольств, представленные в
ведущих странах Европы и США на момент
свершения Октябрьской революции. 5
декабря 1917 года вновь назначенный нарком
иностранных дел Советского правительства
Лев Троцкий направил российским послам
требование подчиниться новому
правительству и следовать его указаниям
или же немедленно уйти в отставку.
Все послы, по взаимному
соглашению, за исключением посла России
в Португалии, не ответили на телеграмму
Троцкого, тем самым отказавшись признать
новую власть в России. И уже в конце
ноября 1917 года в Париже создается под
председательством посла России во
Франции В. А. Маклакова координационный
орган «Совещание послов», куда вошли
послы России в Италии, Англии, Испании,
Швейцарии и США. На первом же заседании
дипломаты определили три основных
момента по которым они будут совместно
действовать:
— предотвращение
признания союзниками Советской власти;
— признание западными
державами антибольшевистских правительств
легитимными представителям России;
— обеспечение
моральной и материальной поддержки
военным объединениям, выступившим
против большевиков.
Посол России во
Франции В. А. Маклаков срочно телеграфировал
послу России в США Б. А. Бахметеву:
«Иностранное вмешательство ожидается
в России с нетерпением. Не ищите легальных
основ для действий. Мы идем и еще будем
идти путем государственных переворотов.
Только им пока обеспечен успех. Поэтому
всячески сочувствую Вашей мысли о
моральной поддержке вмешательства
извне. Настоящий толчок национальному
возрождению даст появлению в России
военной силы, пришедшей на ее защиту».
После подписания
Советским правительством Брестского
мирного договора (3 марта 1918 г.) через
эти посольства стали поступать финансовые
средства для оказания практической
помощи всем антибольшевистским военным
формированиям на территории России, а
также был дан старт для вторжения на ее
территорию бывших союзников:
И боль, и стыд — и
радость…
Да будет так. Привет
тебе, Варяг,
Во имя человечности
и Бога
Сорви с кровавой
бойни наглый стяг,
Смири скота,
низвергни демагога...
Так писал в те дни
никто иной, как сам Иван Бунин, моля о
военной помощи бывших союзников.
Правда, ни послы
России, ни руководители белого движения,
ни сам Бунин не догадывались о тех
истинных намерениях, которые преследовали
бывшие союзники. Об этом чуть позже
поведал У. Черчилль, поддерживавший
тогда антибольшевистские силы в России:
«Было бы ошибочно думать, — писал он,
— что мы сражались на фронтах за дело
враждебных большевикам русских. Напротив
того, русские белогвардейцы сражались
за наше дело!» Стоит уточнить, что имел
в виду вечный русофоб Черчилль под
словами «сражались за наше дело!».
Конечно же, Черчилль имел в виду, прежде
всего, — это расчленение России,
выкачивание из нее материальных богатств
и ослабление России на международной
арене.
Откровения У. Черчилля
более детально раскрывает великий князь
Александр Михайлович (основатель еще
в XIX веке военной авиационной школы на
р. Кача под Севастополем, ныне — главная
авиационная база Черноморского флота
РФ), наблюдавший за ходом гражданской
войны в России из западных столиц. Вот
что он писал: «Британское министерство
иностранных дел обнаруживало дерзкое
намерение нанести России смертельный
удар… Вершители европейских судеб,
по-видимому, восхищались своею собственною
изобретательностью: они надеялись одним
ударом убить и большевиков, и возможность
возрождения сильной России. Положение
вождей белого движения стало невозможным.
С одной стороны, делая вид, что они не
замечают интриг «союзников», они
призывали к «священной» борьбе против
Советов, с другой стороны — на страже
русских национальных интересов стоял
не кто иной, как интернационалист Ленин,
который в своих постоянных выступлениях
не щадил сил, чтобы протестовать против
раздела бывшей Российской империи».
«Смертельный удар»,
который собирались нанести России
бывшие союзники, испугал даже П. Н.
Милюкова, самого прозападного политика
эпохи Февраля. Из Лондона он писал
графине С.В. Паниной, находившейся в это
время в стане белых в Ростове: «Теперь
выдвигается (на Западе. — В. Л.) в более
грубой и откровенной форме идея
эксплуатации России как колонии ради
ее богатств и необходимости для Европы
сырьевых материалов».
Но самое чудовищное
то, что все те же бывшие союзники не
брезговали и русской кровью. Черчилль
откровенно писал: «Находились ли союзники
в войне с Советской Россией? Разумеется
нет, но советских людей они убивали, как
только те попадались им на глаза; на
русской земле они оставались в качестве
завоевателей; они снабжали оружием
врагов советского правительства; они
блокировали его порты; они топили его
военные суда. Они горячо стремились к
падению советского правительства и
строили планы этого падения. Мы не хотели
убивать Россию. Мы хотели довести ее до
самоубийства».
ИСТИННЫЙ ЛИК БЕЛОГО
ДВИЖЕНИЯ
В исторической
литературе кажется первым сформулировал
самую суть гражданской войны Михаил
Назаров, определив ее как вооруженную
реакцию Февраля на Октябрь. Исходя из
этого, мы можем сделать следующий очень
важный и принципиальный вывод, что
борьба армий, красной и белой, была
борьбой не между «новой» (большевистской)
и «старой» («защитников старых начал
монархии и национализма») властями; это
была борьба двух «новых» властей,
порожденных Февралем и Октябрем.
Белая армия начала
создаваться задолго до Октября для
борьбы с «черносотенцами», если последние
попробовали бы выступить в защиту
павшего в Феврале монарха. Вполне
естественно заключить, что само название
«белая армия» (или «гвардия») возникло
первоначально как противоположение
«Черной сотне», а не Красной, как это
считалось ранее.
У истоков белой
армии стоял никто иной, как генерал от
инфантерии М. В. Алексеев, беззастенчиво
предавший своего Государя и занявший
в Феврале 1917 года его пост Верховного
главнокомандующего. Уже в марте 1917 года
генерал Алексеев заверял Временное
правительство, что «в Петрограде
находится до 15 000 офицеров под его
командой и готовы защищать Временное
правительство от черносотенцев».
В июле 1917 года громко
о себе заявили большевики. Генерал
Алексеев заявлял, что его белая армия
«размажет большевистско-черносотенскую
заразу».
Владимир Набоков,
поэт русского зарубежья, как-то в письме
одной из своих корреспонденток, после
прочтения книги А. Ф. Керенского «Дело
Корнилова», заметил: «Репутация
Керенского, репутация честного, стойкого
и бесстрашного человека, прочно останется
в настоящей истории, оставив и
большевистских, и черносотенных
фальсификаторов в дураках».
Поэт Набоков, как и
многие другие «дети Февраля» (его отец
Владимир Дмитриевич был известным
либеральным деятелем, работал в составе
Временного правительства) искренне
считал, что Россию погубили «большевики»
и «черносотенцы».
О неком
черносотенско-большевистском симбиозе
говорили сразу же после победы Октября.
Злопыхатели Октября уверяли, что-де
Ленин, Свердлов, Троцкий, Зиновьев и
другие действуют совместно с
«черносотенцами». В действительности,
сами «черносотенцы» к 1917 году были, по
справедливому замечанию моего учителя
Вадима Валериановича Кожинова, «очернены»
до немыслимых пределов, и присовокупление
их к большевикам имело целью окончательно
дискредитировать последних». Но, как
мы видим, эта «уловка» ненавистников
Октября действует и поныне (Сванидзе и
иже с ними).
К сожалению, некоторые
и сегодня видят чуть ли не во всех
генералах и офицерах белой армии
жертвенных спасителей монархии. Так,
например, самый известный в русском
зарубежье, а ныне и в современной России
«певец армии белых» философ Иван Ильин
утверждал, что белая армия «никогда не
защищала ни сословного, ни классового,
ни партийного дела: ее дело — дело
России, Родины, дело Русского государства».
Перед нами глубочайшее заблуждение.
Один из виднейших деятелей белого
движения генерал-лейтенант Я. А.
Слащев-Крымский поведал в своих предельно
искренних воспоминаниях, что по
политическим убеждениям белая армия
представала как «мешанина кадетствующих
и октябриствующих верхов и
меньшевистско-эсерствующих низов...».
В конце концов, белая
армия никак не могла — если бы даже и
хотела — идти на бой ради восстановления
монархии, поскольку Запад (Антанта),
обеспечивающий ее материально (без его
помощи она была бы бессильна) и
поддерживавший морально, ни в коем
случае не согласился бы с «монархической»
линией, ибо это означало бы воскрешение
той реальной великой России, которую
Запад рассматривал как опаснейшую
соперницу.
И еще одно: все армии
белых воевали не под монархическими
знаменами, а под трехцветным российским
флагом — главным символом Февраля.
Как было сказано в
предисловии к книге о «Белой идее»,
подготовленной ветеранами-белогвардейцами
к двадцатилетию создания своей армии
(вышла в Нью-Йорке в 1937 году), на знаменах
белой армии было начертано: «К
Учредительному Собранию!», то есть то
же самое, что значилось и на знаменах
Февральской революции.
И последнее. После
эвакуации врангелевских войск из Крыма
в ноябре 1920 года, посол России во Франции
В.А. Маклаков написал письмо своему
давнему другу, активному участнику
Февраля и антибольшевистского
сопротивления на юге России Василию
Витальевичу Шульгину: «Революция
большевиков оказалась гораздо глубже,
а, может быть, мы, февралисты, гораздо
слабее, чем они. Вот почему наше поколение
останется в истории как проклятое
поколение, которое погубило Россию».
Встает резонный вопрос: а кто же все-таки
спас Россию? «Большевизм», — отвечал
другой русский эмигрант, известный
философ Борис Валентинович Яковенко,
непредвзятый историк Февраля и Октября.
«В феврале 1917 года, — писал он, — мы
слышали только революционный лепет
«медового месяца». Февральская революция
была чиста и хороша и телом, и духом, но
— увы, она оказалась импотентна.
Октябрьская революция зачала, и родила,
и растит… пусть в муках, но растит
невиданное детище». И далее: «Именно в
большевизме русская революция установила
в России справедливый строй, именно в
большевизме она повергла там наземь
капитализм, именно в большевизме сейчас
ищется мучительно какое-то примирение
между ценными элементами «старого» и
самоутвердившимися уже властно элементами
«нового». Такова непредвзятая историческая
действительность, и если не хочешь
зарывать голову в песок или кривить
душою, ее необходимо признать и принять,
как она есть».
Валерий Лавров,
кандидат
филологических наук,
доцент
