(Продолжение.
)
Премьер-министр
Великобритании Ллойд Джордж сразу после
Февральской революции в России заявил:
«Одна из целей войны теперь достигнута
Англией». Можно смело утверждать, что
союзнические миссии в России вместе с
«передовыми» людьми Российской империи
явно были озабочены не войной с Германией,
а расшатыванием внутриполитической
ситуации в России, что, в конечном итоге,
и привело к отречению царя в пользу
установления в стране конституционной
демократии.
Военные
Все
главные создатели и вожди так называемого
«белого движения» являлись и движущей
силой Февральской революции.
Образованные
гражданские центры по свержению царского
режима в России прекрасно понимали, что
без поддержки командного состава армии
что-либо предпринять трудно. Лидеры
оппозиции, кроме выступлений в
Государственной Думе, а также
антиправительственной деятельности в
союзах, комитетах, приступили в конце
1915 года (Гучков, Львов и Ко)
к сближению с военными. И первым им
удалось завербовать начальника штаба
Верховного Главнокомандующего (с августа
1915 года до февраля 1917 года) генерала М.
В. Алексеева. Министр торговли и
промышленности В. Н. Шаховский вспоминает:
«Постоянные личные и письменные сношения
с Родзянко, Гучковым и другими
«общественными» деятелями скоро
натолкнули генерала Алексеева на
политическую деятельность. Он быстро
увлекся войной внутренней… В это время
Гучков вместе с Родзянко ложно освещали
начальнику штаба деятельность
правительства. Все заслуги они приписывали
Военно-промышленному комитету,
одновременно возводя нелепицы на царя
и правительство».
Протопресвитер
Русской армии и флота о. Георгий Шавельский
вспоминал: «В 1916 году, будучи по своим
личным делам в Сибирском Торговом Банке,
с которым я имел давнишние отношения,
я разговорился с одним из служащих банка
о создавшемся настроении в Петербурге
и о положении на фронте. Мой собеседник
— еврей, хорошо меня знавший, повторяя
избитые сплетни, вдруг начал меня
предупреждать о надвигающихся событиях
и советовать согласно этому устраивать
свои дела.
Мало-помалу
он указал мне день, когда вспыхнет
восстание при помощи иностранной
державы. С большим знанием всего
намеченного он говорил о всех последствиях
революции, уверяя, что за Россией
пострадает вся Европа и что Англия
погибнет последняя. Писав эти строки и
пройдя все революционные мытарства, я
теперь вижу, насколько был хорошо
осведомлен мой знакомый, посвященный
в тайны, может быть, мирового заговора.
Призванный
на военную службу и часто отлучаясь из
Петербурга, я плохо следил за настроением
столицы. Все, что я видел вне Петербурга,
было нормально, в напряженной работе
на войну.
У
А. И. Гучкова, члена Государственной
Думы и Председателя Центрального
Комитета нашей партии октябристов, умер
сын. Я пошел к нему на квартиру на
панихиду. По окончании панихиды, когда
все разошлись, я остался с Александром
Ивановичем наедине и начал рассказывать
ему все, что слышал от своего знакомого
в банке. Удивленный подробностями моего
рассказа, особенно о дне восстания,
Гучков вдруг начал меня посвящать во
все детали заговора, называть его главных
участников, расписывать те благие
результаты, к которым должен будет
привести подготавливаемый переворот.
-
Хотите, я вам покажу мою переписку с
генералом Алексеевым, вот тут она, —
сказал он, подводя меня к своему
письменному столу и вынимая целую кипу
мелко исписанных писем.
Я
понял, что попал в самое гнездо заговора.
Председатель Думы Родзянко, Гучков и
Алексеев были во главе его. Принимали
участие в нем и другие лица, такие, как
генерал Рузский (Николай Владимирович
— генерал-адъютант, командующий
северо-западным фронтом), и даже знал о
нем А.А. Столыпин, брат Петра Аркадьевича.
Он был журналист, довольно легкомысленный
и не серьезный.
Мои
сведения однако обеспокоили Гучкова,
ему хотелось, чтобы тайна не была
разглашена, и он старался вызвать мое
сочувствие; мои возражения не имели
успеха.
Другим
человеком представился мне Гучков, чем
я знал его раньше. Умеренный, убежденный
конституционный монархист стал открытым
злобным революционером, настроенным
больше всего против особы Государя
Императора.
Под
чьим давлением действовал он?
Англия
была вместе с заговорщиками. Английский
посол сэр Бьюкенен принимал участие в
этом движении, многие совещания
происходили у него.
Было
время еще предупредить заговор и
ликвидировать зачинщиков. Через несколько
дней я отправился к Штюрмеру, тогда
Председателю Совета Министров, и по
долгу присяги доложил ему, что видел и
знал.
—
Примите
меры, доложите Государю, — сказал я ему.
В ответ на это я услышал, что он прикажет
немедленно поставить около своей
квартиры трех городовых, а меня просит
достать от Гучкова его переписку с
Алексеевым.
—
Власть
в ваших руках, я указал вам даже, где
хранятся письма, полиция должна произвести
выемки, а не я, — ответил я ему.
Никаких
мер не было принято.
Как-то
в декабре 1916 года меня будят в 7 часов
утра.
—
Вас
просит по телефону немедленно приехать
Председатель Государственной Думы
Родзянко.
Я
встречался с ним, но никакой близости
не было; что бы это значило?
Приезжаю,
и вот в продолжении, может быть, двух
часов, он меня допрашивал, что я знаю и
откуда про заговор и как отношусь к
нему; потом намеки и разные угрозы.
Я
не был откровенен с ним, и мы расстались.
Заговорщики боялись за свою шкуру, а
власть продолжала бездействовать, и с
каждым днем развязка приближалась».
А
вот что пишет историк С. П. Мельгунов о
связях князя Львова и генерала Алексеева:
«Для
нас ускользают предварительные этапы
взаимоотношений Львова и Алексеева.
Можно думать, что откровенные беседы
велись в январе 1916 г., когда Львов и
Челноков были приглашены в Ставку на
совещание по продовольствию армии. О
приезде Челнокова упоминается и в
переписке Николая II.
Царь
отмечает 14 января:
«Приехал
к моему большому удивлению московский
городской голова Челноков... За несколько
минут до обеда я принял Челнокова наедине
— он поднес мне теплый адрес от Москвы,
в котором благодарит войска за хороший
прием, оказанный делегации, посланной
для распределения подарков солдатам...»
По
непонятным причинам о Львове у царя нет
даже упоминания. Объяснить это молчание
я не могу, так как «Известия» Главного
Комитета Всероссийского Земского Союза
определенно говорят об официальном
присутствии Львова на указанном
совещании. В моем дневнике отмечено:
«...Львов сидел все время в вагоне. У него
был Алексеев. Имели с глазу на глаз
беседу в течение одного часа». Очевидно,
Львов постепенно сумел передать Алексееву
свою психологию и возбудить в нем те
опасения, которые возникали в общественной
среде относительно германофильского
окружения «молодой Императрицы».
И
дальше.
«Было
решено, что она (Государыня) будет жить
в Ставке... Этого и боялся Алексеев —
приезд Царицы мог бы усилить интриги
«немецкой партии» в Петербурге... Отсюда,
возможно, и податливость Алексеева на
уговоры со стороны князя Львова. Я
считаю, что настойчивая инициатива
исходила от последнего... Таким образом,
к осени, по-видимому, между новыми
«союзниками» была установлена
договоренность уже о действиях. А.Ф.
Керенский, который впоследствии о
намечавшихся планах мог знать
непосредственно от самого Львова, во
французском издании своих воспоминаний
говорит, что план заключался в аресте
Царицы, ссылке ее в Крым и в принуждении
Царя пойти на некоторые реформы, то
есть, очевидно, согласиться на министерство
«доверия» во главе со Львовым. Керенский
ошибочно относит осуществление такого
плана на октябрь — он был намечен, но
на конец ноября 1916 года. В ноябре один
из доверенных Львова, по поручению
последнего, посетил Алексеева. Произошла
такая приблизительно сцена. Во время
приема Алексеев молча подошел к стенному
календарю и стал отрывать листок за
листком до 30 ноября. Потом сказал:
«Передайте князю Львову, что все, о чем
он просил, будет выполнено». Вероятно,
на 30 ноября и назначалось условленное
выступление».
(Продолжение
следует).
Валерий
ЛАВРОВ,
кандидат
филологических наук, доцент
