За окнами полицейского участка грустные ивы выглядят совсем печальными, а серебристые тополя поднятыми к небесам ветвями по-прежнему вымаливают у них хоть каплю воды.
В прохладных коридорах участка только что отбушевали участники не совсем состоявшегося митинга, санкционированного лишь в отдельных деталях. Еще более прохладные камеры гостеприимно распахивают свои двери перед задержанными. Неожиданно из бывшей ленинской комнаты, смежной с кабинетом дежурного офицера, фальшиво донеслось: «Наше слово гордое, товарищ, нам дороже всех красивых сло-о-ооов…».
«Черт знает что!», – возмущается полковник, прибывший для контакта согласования операции по очистке площадей от любителей возмущаться по поводу и без повода.
«Это не то, что Вы думаете, – успокаивает высокое лицо дежурный. –Это наш человек поет, т. е. репетирует».
«Что-о? – подскакивает с дивана высокое начальство. – Это как прикажете понимать?» – Голос его поставлен жестко, глаза схвачены прищуром.
«Т-с-ссс! – Успокаивающе прикладывает указательный палец к губам офицер. И решается на «утечку информации». – Это, понимаете ли, когда свой, хм … среди чужих…».
«Г-мы, – успокаивается согласующее лицо. – А я, право, уже решил, что у вас завелись чужие среди своих. А, все-таки, как это ваш «соловей» успел забыть столь известные слова? Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек…», – не без удовольствия напевает полковник, но, опомнившись, выглядывает, на всякий случай, в коридор.
«А что вы хотите, он у нас из той публики, что и раньше-то, как следует, этой песни не знала. Теперь, вот, учится петь, по долгу службы, так сказать, в интересах государства», – консультирует гостя дежурный.
«Наши нивы гла-а-зом не обша-ришь…» – продолжает фальшивить за стеной голос.
«Ну что ты воешь, как дьякон на отпевании? – Включается чей-то внушительный бас. – Разве митингующие так поют? Петь надо от души, от сердца! В нее, в песню, надо вжиться, ее надо чувствовать! Ну, вспомни, в какой великой державе ты жил. Представь себе свою прежнюю сытую безмятежную жизнь, вспомни копеечные цены. Вспомни, как раньше счастливо жили твои родители и как они живут сейчас? Тогда и дело пойдет, можешь в этом не сомневаться… Э-э-эээ, ну, что с тобой? С чего это ты расплакался. Все у тебя: то – недолет, то – перелет. Ведь не похоронах будешь петь, а на митингах. А на митингах не плачут, если, конечно, мы не вмешаемся…» – пестует подопечного явный сторонник системы Станиславского.
«Не завидую я вашему Карузо! – Задумчиво воскрешает тему начальство. – Боюсь, как бы на его плечи раньше новеньких погон не опустились бы дубинки в какой-нибудь свалке. Уж, я-то, своих силовиков, знаю. У них, что стоит на первом месте? Силовой прием! Ну, предположим, что он завопит: «Я – свой! Я – свой!» Тогда другие продолжат дело моих подопечных! Что тогда скажете, капитан?»
«Ничего, вылечат, страховку дадут. Она нынче никому не помешает. А там, глядишь, в другой город переведут, подальше от греха и за новой лычкой. Страна наша – не маленькая, и если работа у нас в дефиците, то демократия у нас – в явном избытке…
«Широка-а-ааа страна моя родна-а-ая…», – жалобно затянула стенка.
Репетиция продолжалась.
САМАРИН А. В. (орфография и пунктуация автора сохранены)
