«Получил
твое — очень хорошее — письмо о Ленине.
Я написал воспоминания о нем, говорят
— неплохо. На днях пошлю для печатания
на машинке, что прошу сделать скорее,
ибо их надобно печатать в Америке,
Франции и России.
Писал
и — обливался слезами. Так я не горевал
даже о Толстом. И сейчас вот — пишу, а
рука дрожит. Всех потрясла эта
преждевременная смерть, всех. Екатерина
Павловна (Пешкова. — Ред.) прислала два
письма с изображением волнения Москвы,
— это нечто небывалое, как видно.
Рожков,
Десницкий выпускают сборник воспоминаний
об Ильиче, получил от них телеграмму. И
отовсюду пишут письма, полные горя
глубочайшего, искреннего.
Только
эта гнилая эмиграция изливает на Человека
трупный свой яд, впрочем — яд, не способный
заразить здоровую кровь. Не люблю я,
презираю этих политиканствующих
эмигрантов, но — все-таки жутко становится,
когда видишь, как русские люди одичали,
озверели, поглупели, будучи оторваны
от своей земли. Особенно противны
дегенераты Алданов (псевдоним
писателя-белоэмигранта М. Ландау. —
Ред.) и Айхенвальд. Жалко, что оба —
евреи.
На
душе — тяжело. Рулевой ушел с корабля.
Я знаю, что остальная команда — храбрые
люди и хорошо воспитаны Ильичом. Знаю,
что они не потеряются в сильную бурю.
Но — не засосала бы их тина, не утомил
бы штиль, — вот что опасно. Все-таки Русь
талантлива. Так же чудовищно талантлива,
как несчастна. Уход Ильича — крупнейшее
несчастие ее за сто лет. Да, крупнейшее.»
Из
письма А. М. Горького
М.Ф.
Андреевой
от
4 февраля 1924 года
